Близко знать и любить художника как человека – помогает ли это пониманию его творчества? Для зрителей на выставке нет этого разлома. Для них все девять лет творчества Александры Троицкой – с 1985-го по 1994 -ый – собраны, окантованы, развешены по стенам зала. Им лучше видно что-то, от родных и близких ускользающее. Но и наоборот.
Я числю себя среди тех счастливых, для кого отменен Сашин уход из жизни. То, что моя подруга несла в мир, духовно поддерживает меня и по сей день. Долгая же разлука с нею дает мне время думать и говорить о том редком таланте к жизни, которым Саша была одарена и который мечтала разбудить в других.
Бывают художники, которых можно представить себе только художниками. Саша могла бы стать актрисой любого жанра, музыкантом, педагогом, поэтом.... Она была артистична вообще. Стержнем ее жизни был дар принятия мира, понимание уникальности и красоты сиюминутного бытия. Для тех, кто общался с нею, с мира словно бы спадала тусклая пелена, – так заразительна была ее способность замечать и любить все яркое, характерное, сильное.
Ее юность совпала с эпохой культурного обновления, взрывной творческий темперамент Саши соединился с тем мощным ферментом духовного роста, каким была наполнена атмосфера перестроечного романтизма. В 17 лет художница уже "вставала на крыло”. В ее творческой жизни, прошедшей на моих глазах, самым прекрасным и загадочным был момент между "хотеть стать художником” и "быть им”. Начитанная, с широким культурным кругозором (спасибо за это ее прекрасной семье), моя подруга твердо верила в силу искусства. Она верила, что людская разобщенность исчезнет, если показать всем богатство жизни, научить всех радоваться каждому ее моменту. Семья, учеба, повседневность – это почва. Босх и Брейгель, Маркес и Гофман, Хармс и Булгаков тоже были духовной почвой. Но тайна художника – в той мощной структуре, что изначально свернута в семени, упавшем в эту почву. Откуда занесенным?... Здесь любые догадки оказываются новыми загадками.
Когда стиль Саши Троицкой еще складывался, я определила совокупность некоторых его признаков как "немецкость”. Дюреровская любовь к тонким штудиям растений и животных, кранаховская острота, тяготение к тщательной "выделке” в духе "новой вещественности”, все более явная склонность к гротеску, напоминающему манеру Отто Дикса, экспрессия. Наконец, увлечение Гофманом, Гете. Хотя немецких имен среди ее любимых художников не было.
Любая работа начиналась для Саши с сильного, причем именно зрительного, впечатления от реальной местности, предмета, человека. Ее пейзажи и натюрморты создавались с натуры, сюжетные работы – по наброскам. Именно отсюда, наверное, властная убедительность и почти пугающая витальность "фантастического реализма”. Некоторые искусствоведы сближают ее творчество с сюрреализмом, что тоже имеет основания.
Все, что ею создано, имеет замечательное свойство незамкнутости. Если картина или рисунок – "окно”, то в случае Александры это не стенка аквариума. Это окно в настоящее море, кадр живого мира, простирающегося за границы "окна” бесконечно.
Ее всегда впечатляло смешение возвышенного со смешным и жутким, печального с шутливым, абсурд жизни ее увлекал. Картины ее писались часто "по прихоти". Эти картины могут "держаться" на яркой расцветке больничного халата, на палачески-ласковой физиономии зубного врача, даже на нежной голубизне пластмассовой мыльницы. То есть на чем угодно, что определяет неповторимость данного момента. Для Саши эти "прихоти” были подлинно драгоценными дарами, полными смысла. И вдруг нам становилось ясно, что нежная голубизна пресловутой мыльницы – зримое воплощение мечты о ласковой прохладе какого-то далекого моря, о высоком и чистом небе. А "портрет с воздушными шарами” – признание в любви к сорокалетнему чудаку.
Саша часто "играла” пространством, находила необычные точки зрения, "переворачивающие” привычное. Репейник – глазами муравья, комната – с потолка. Форсировала перспективу. Она жила в маленькой комнате, один угол которой был острым, вытянутым и "затягивал” взгляд. Привычка к "сбою” пространства? Но ведь Саша сама, еще девочкой, выбрала для себя эту комнату. И сама повесила в ней глобус под потолком.
"Человеческие” пространства – интерьеры, улицы – в работах Троицкой пронизаны материально активными силами, которые воздействуют на предметы, но особенно сильно – на человеческую плоть. Эти силы – не что иное, как человеческие же мысли и чувства. Сверхвитальные персонажи порождают их и сами испытывают их действие. Это, как правило, хорошо знакомые художнице люди (Саша не рисовала тех, кого не любила или плохо знала). Они предстают часто жутковатыми или смешными. Саше была важна незаурядность, неуспокоенность, неконформность – качества, которые нередко придают человеку некоторую внешнюю нелепость. Все эти посетители Сайгона, пациенты "гнезда кукушки”, просто знакомые – в напряженном, почти пограничном состоянии потрясения. Потрясения значимостью "незначимого” момента, может быть. Или каким- то внутренним событием. Одиночные фигуры у Саши редки, ее герои нуждаются в сопереживании и в соприсутствии.
В то же время, изображая природу, Александра не чувствовала потребности как-либо деформировать ее. Это были две разные ее творческие ипостаси – мир людей и мир изначальный. Картина "Корова” при всей ее "сюрреалистичности”, понятна каждому без объяснений. Небо, земля, все растущее на ней – материнское начало, по животному простое и непостижимое, мудрое и бессловесное, печальное, древнее, родное всем. Животное – и реальное (Саша сделала много подготовительных рисунков с натуры), и вселенское - то самое, избытком питающей силы которого создан Млечный Путь. Знаменательно, что в творчестве Троицкой очень немногие люди "приняты” природой. Это деревенские старухи, а еще -пациентки клиники, по печальной осенней "территории” строем идущие из бани. Когда через художника начинает говорить боль его времени, он обретает зрелость.
Природа и людские страсти сливаются – вернее, закручиваются в вихре – только в серии рисунков к "Фаусту”. Графическая экспрессия достигает здесь исступления, рисунок – изощренности даже болезненной. В композиции "Фауста” был вложен такой мощный творческий заряд, что они начали свою собственную жизнь, потребовали больших форматов, цвета, раскрывали все новые и новые детали. Работа над картинами "Конец главы”, "Пасть ада” – иллюстрация к идее о том, что произведение искусства воплощает себя посредством художника, подчиняя себе его силы и мастерство. Хотя художник может думать, что решает что-то сам. Это таинство. Здесь ошибочны, как правило, прогнозы. В становлении художника и его судьбе нельзя ничего "понять”, хоть и можно что-то отметить и сопоставить. Художника надо просто чтить, как избранного. И по-человечески беречь.
Юлия Ародис.
